ПРОСВЕТИТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Н. А. ЛЬВОВА

Легкость гения

Писать о Николае Александровиче Львове очень сложно, потому, что

был он личностью крупной, необыкновенной, можно сказать, загадочной,

многогранной,

и каждая грань его таланта заслуживает отдельного,

достойного внимания.

«Это был человек из породы Леонардо, Ломоносова людей, не так уж

часто посещающих Землю, людей, которым интересно жить в этом мире, для

которых увлеченность, страсть к познанию высшая страсть в жизни». Он

был из тех, кто смотрел на природу не восхищенными глазами наблюдателя,

а преображал ее, заботясь, прежде всего о пользе отечества. Такие люди

неизбежно находились впереди своего времени или, по крайней мере, на

самом переднем его рубеже. Любопытно, что старая энциклопедия Ф. А.

Брокгауза и И.А. Ефрона видит Львова лишь как «литератора и поэта XVIII

века», оставляя без внимания или упоминая вскользь другие стороны его

деятельности. Большая советская энциклопедия пишет о Львове прежде

всего как о «выдающемся архитекторе» . Другие, специальные энциклопедии

и справочники могли бы сделать упор на ином, что тоже было бы

справедливо.

По самым скромным подсчетам, Львов спроектировал и за очень

небольшим

исключением

построил

более

тридцати

зданий

разного

назначения. Все дошедшие до нас постройки ценятся как замечательные

архитектурные памятники классицизма.

Он

перевел

«Четыре

книги

по

архитектуре»

А.

Палладио

и

опубликовал первую часть, чего не успел сделать Петр Еропкин за

полстолетия до него. Львов писал стихи и басни; его поэма в духе русских

былин «Добрыня, богатырская песня» увидела свет уже после смерти

писателя. Он сотрудничал в журнале «Собеседник любителей российского

слова». Увлекаясь фольклором, собирал народные песни и опубликовал

«Собрание народных русских песен с их голосами» в музыкальной обработке

Прача, выдержавшее несколько изданий. «Собранию» был предпослан

«Трактат «О русском народном пении». Он написал либретто трех

комических опер; одна из них, «Ямщики на подставе» композитора

Е. И. Фомина, вскоре после постановки была снята за резкую критику нравов

того времени. Занимаясь историей, он обнародовал летопись XVI века,

известную сейчас как «Львовская летопись». Он был великолепным

чертежником и рисовальщиком

право говорить об этом дают его

архитектурные проекты и рисунки. Он был отменным гравером, нередко

гравировал свои же рисунки и увлекался новой тогда техникой этого

искусства лависом, пробовал соединять офорт, акватинту и лавис с иглой.

Продолжением «античного» цикла стали «Ода во вкусе Архилоха на 1795-й

год» и пьесы «Милет и Милета» (1794) и «Парисов суд» (1796). Эти три

сочинения, при всей жанровой разноликости (ода, пастораль, бурлеск),

кажутся на первый взгляд простыми перелицовками античных тем и

сюжетов. Однако экспериментальный опыт Львова в этих текстах более

сложен. Главное в «скороспелке» «Милет и Милета», написанной по случаю

помолвки овдовевшего Г.Р . Державина с Дарьей Дьяковой, не ироническая

перелицовка и не собственно литературная игра, лишь развлекавшая

читателя, а так же зрителя. «В основе анакреонтеи Львова художественное

преображение событий личной жизни в предмет театрального действа, в

эстетический

феномен,

возбуждающий

желание

разгадать

фигуры

и

доставляющий радость узнавания героев и событий» переработал стихи

Анакреонтар. «Синтетическая художественная методология «Парисова суда»

соединила смелый бурлеск и тонкий лиризм, глубинные архетипы и изящную

шутку». Это позволило автору избежать и прямолинейности современной

ему сатиры, и легкой развлекательности ирои-комических поэм и создать

яркую динамическую

картину

философско-психологического

звучания.

«Парисов суд» завершил литературный «античный цикл» Львова. Став

веселой

проказой,

шуткой,

эта

бурлескная

опера

вместе

с

тем

продемонстрировала своеобразную эстетику модификации, выработанную

поэтом в процессе освоения языка и образности древних. Ее важнейшие

принципы

погружение в прошлое, диалог с древними, актуализация

почерпнутой у древних высокой лирики и карнавального дионисийского

смеха.

Комическая опера

«Парисов суд»

«героическое игрище»,

сохранилась тоже только в рукописи; опера имеет дату: «Октября 17-го 1796

года С. П. Бурге»

Эта пьеса

едкая, хлесткая сатира на «олимпийское» общество,

площадное гаерство ярмарочного паяца. Оно недаром названо «игрищем» с

ироническим ярлыком «героическое»!

Несмотря

на

некоторые

длинноты,

пьеса

как

сатирическое

произведение принадлежит к лучшим творениям Львова. Он мастерски

обличает высшие круги, задевая даже императрицу Екатерину II. При этом

автор противопоставляет светскому обществу образ Париса, русского

пастушка, честного, проницательного. Достаточно взглянуть на иллюстрации

Львова

к

«Парисову

суду»,

чтобы

понять

гротесковый

стиль

его

«театрального памфлета».

Львов усовершенствовал доступный способ постройки зданий из

земли, дешевого и огнестойкого материала, что было важно для вечно

страдавших от пожаров деревень и сел в безлесных районах. А также открыл

школу у себя в имении, научив за шесть лет более восьмисот присланных из

разных губерний крестьян строить такие дома. Он занялся поиском на

Валдайской возвышенности каменного или, как тогда говорили, земляного

угля, желая сократить порубки драгоценного леса и освободить страну от

привозного, из Англии, топлива, и обнаружил месторождение в Боровичах,

осваивать которое начали лишь в советское время. С той же целью он

разведывал залежи торфа под Москвой. Опубликовал труд «О пользе и

употреблении русского земляного угля» и в нем впервые указал на

возможность получения из боровичского угля кокса. Он научился добывать

из этого угля серу, также целиком ввозимую тогда из-за границы, и особую

смолу для корабельных снастей и покрытия днищ судов. Он изобрел новый

строительный материал «каменный картон». «Из сей материи, писал Львов,

можно делать не только всякие разные украшения и барельефы, столько же

вечные, как и бронза, но даже и круглые статуи». Мог картон употребляться

и

на

обшивку

кораблей.

Для

его

производства

он

сконструировал

специальный механизм, соединявшийся с паровой машиной. Между прочим,

машина Львова дала толчок для механизации бумажного производства,

бывшего

до

того

времени

полностью

ручным.

Львов

занимался

усовершенствованием вентиляционно-отопительной техники в жилищах и

опубликовал книгу в двух частях «Русская пиростатика, или употребление

испытанных уже воздушных печей и каминов...». Он обследовал на Кавказе

минеральные источники и проектировал водные лечебницы, которые могли

бы конкурировать с иностранными.

«Обгоняющий время»

Перечисляя работы и достижения Н. А. Львова, удивляешься сколько

много сделал он за пятьдесят лет жизни. Но самое, пожалуй, поразительное,

что Львов нигде основательно не учился; мало того, до восемнадцати лет он

вообще был захолустным дворянским недорослем, который, по словам

знавшего его лично биографа, «лепетал несколько слов по-французски, а по-

русски писать почти не умел». Первые же кирпичи под будущую церковь

Иосифа по проекту Львова заложат в Могилеве, когда архитектору

исполнится двадцать девять. Стало быть, всего десять лет понадобилось

Львову, чтобы, начав с азов, собственными усилиями достигнуть уровня

высококультурного, эрудированного человека, стать архитектором! Для

многих это так и осталось загадкой, как можно довольно таки быстро

добиться таких успехов. До сих пор искусствоведы не верят, что Львов не

учился у кого-либо из известных архитекторов того времени. Но подтвердить

свои сомнения документально не могут. 1780 год

год, когда началось

строительство церкви в Могилеве, откроет список всех дальнейших работ

Львова. И список этот будет заполняться с невероятной быстротой до

последних дней жизни. А жить ему оставалось всего двадцать три года.

Собственно,

личность

его

по

настоящему

начала

формироваться

в

Петербурге, куда он приехал восемнадцатилетним юношей из глухой

провинции, под Торжком у родителей было небольшое имение, село

Черенчицы; там Львов родился в 1751 году, там провел детство, довольно

рано потеряв отца. По тогдашним традициям многих дворянских семей его с

младенчества

записали

в

гвардию.

Местом

службы

определялась

бомбардирская рота лейб-гвардии Измайловского полка в Петербурге. В

столице он поселился на 11-й линии Васильевского острова, у братьев

Соймоновых,

близких

своих

родственников.

Братья

Соймоновы,

по-

родственному опекавшие молодого провинциала, возможно, и определили

круг его интересов: вряд ли случайно Львов займется потом именно

архитектурой, строительством и горным делом. Он прилежно служил в

Измайловском полку. В то время здесь открылась школа. Учеба в школе

была

поставлена

довольно

серьезно,

там

преподавали

грамматику,

географию, французский и немецкий языки, математику, фортификацию.

Школа ввела Львова в мир знаний. Словно обеспокоенный попусту

проведенными в провинции годами, он с жадностью брал все, что смогла

дать ему школа, и, сверх того, упорно учился сам. И все же не фортификация

и не баллистика занимали его. Неудержимо влекло искусство. «Не было

искусства, к которому он был бы равнодушен, писал о Львове современник,

не было таланта, к которому он не проложил тропинки; все его занимало, все

возбуждало его ум и разгорячало сердце». Уже в полковой школе вокруг

Львова образовался небольшой кружок любителей словесности. В нем

молодые люди читали и обсуждали книги, публикации в журналах,

переводили латинских авторов, пробовали сами писать стихи и издавали

рукописный журнал «Труды четырех разумных общников». В полку Львов

подружился и с Василием Васильевичем Капнистом, будущим поэтом и

драматургом,

ставшим

впоследствии

и

близким

его

родственником.

Однажды, прочитав в журнале «Оду на взятие турецкой крепости Журжи»,

Львов захотел познакомиться с автором. Это оказалось делом не таким

трудным, потому что автор оды и будущий баснописец Иван Иванович

Хемницер работал маркшейдером в Берг-коллегии у М. Ф. Соймонова.

Застенчивый, простодушный и рассеянный молодой человек, сын полкового

лекаря, приехавшего в петровские времена из Саксонии, Хемницер пришелся

по душе Львову. Особенно они сдружились во время длительной поездки по

Германии, Голландии и Франции, куда их обоих взял с собой М.Ф.

Соймонов.

Человек

подвижной,

обаятельный,

по

словам

современника,

«устойчивый в преодолении всякого рода затруднений», Львов находил

людей, близких ему по духу и стремлениям, быстро сходился с ними, и

многие

остались

ему

верны

до

самой

смерти.

Он

был

знаком

с

Д. И. Фонвизиным

и

Д.

Кваренги,

известнейшим

художником

Д. Г. Левицким. Благодаря Левицкому мы великолепно представляем, как

выглядели не только сам Львов, но и его жена Мария Алексеевна (до

замужества Дьякова),

портрет Дьяковой, шедевр портретной живописи

XVIII века, хранится в Третьяковской галерее. Львов «открыл» другого

замечательного художника того времени В. Л. Боровиковского, который

расписывал ему храм Иосифа в городе Могилеве. В конце 1770-х годов

произошло

знакомство

Львова

с

работавшим

в

Сенате

Гавриилом

Романовичем

Державиным,

в

то

время

начинающим

поэтом.

«Они

встретились в здании этого высшего правительственного учреждения среди

битых кирпичей и наваленной повсюду штукатурки Сенат перестраивался и

ремонтировался» Державин вел надзор за работами, а Львов придумывал

аллегорические

барельефы,

которые

должен

был

сделать

скульптор

Я. И. Рашет для украшения зала общих собраний. Знакомство Львова с

Г. Р. Державиным, очень скоро перешедшее в дружбу и даже в родственные

отношения, существенно повлияло на жизнь обоих. А после кончины Львова

и его жены Державин воспитывал пятерых их детей. Все эти люди были

разного положения и разного возраста, почти все старше Львова, но это не

являлось помехой в отношениях: их объединяла страстная любовь к

прекрасному, к творчеству. В хлебосольном доме Державина часто собирался

кружок, в котором, как писал под конец жизни сам Державин, «поселились

Словесность, Поэзия, Живопись, Архитектура, лепные работы и Музыка».

И ни одно собрание не обходилось без Львова. Высокий красавец с

тонкими чертами лица, он был и любимцем, и душой кружка, и его

теоретиком. Он умел со всеми ладить, шутил, забавлял веселыми историями.

Безукоризненный природный вкус и поэтическое чутье, с удивительной

силой развившееся во Львове, давали ему право на замечания и советы. Его

мнение

ценили,

к

нему

прислушивались.

В

рукописях

Державина

сохранилось множество пометок и поправок, сделанных рукой Львова. Ему

прежде

всего

показал

Державин

свою

знаменитую

оду

«Фелица».

И. И Хемницер не печатал ни одной своей басни без одобрения Львова. Сам

же он, возможно, не чувствовал достаточных сил для развития своего

поэтического дарования, а может быть, относился к публикациям с той долей

легкомыслия,

которая

присуща

многим

талантливым

и

лишенным

честолюбия людям: одни стихи печатал под своим именем, другие анонимно

или вообще кидал в ящик стола; гораздо позднее исследователи обнаружили

в сборнике басен Хемницера несколько принадлежащих Львову. На редкость

верной, трогательной и щедрой была дружба четырех людей, оставивших о

себе память в истории русской литературы. Державин сам признавал в своих

записках, что этот домашний кружок заставил его заново оценить свое

творчество.

И

именно

после

встреч

и

споров

с

Н.

А.

Львовым,

В. В. Капнистом, И. И. Хемницером появился другой, настоящий поэт

Державин, каким знаем его мы. Львов постоянно хлопотал у своих

покровителей то за Державина, то за Капниста, то за Хемницера. Ни военная

служба, ни сердечные дела не мешали Львову учиться. Его острый, цепкий

ум позволял схватывать и усваивать знания во много раз скорее, чем это

могли другие. «Казалось, что время за ним не поспевало: так быстро

побеждал он грубую природу и преодолевал труды, на пути к приобретению

сих знаний необходимые», писал о нем современник. Львов учился везде,

где только мог: и в державинском кружке, и, общаясь с художниками, но

больше всего знаний он черпал из книг, читал много, постоянно, с

карандашом в руках, даже в дороге, что в те времена было делом непростым.

В немалой степени обогащали и заграничные поездки, особенно первая, с

Соймоновым и Хемницером. Тогда у молодых людей не было никаких

обязанностей.

Они

ходили

по

театрам,

музеям,

осматривали

достопримечательности городов, сооружения великих зодчих. По словам

биографа, Львов «все видел, замечал, записывал, рисовал». У будущего

архитектора выработались четкие эстетические позиции, быть может и

отличные от общепринятых тогда, но свои. Он восторгался Рафаэлем,

Тицианом, Веласкесом, обошел молчанием Рембрандта и не принимал

Рубенса. Его кумиром был Ж. Ж. Руссо, он разделял эстетические взгляды

Дидро. Вообще же Львов резко отрицательно относился к отмирающему

барокко, что характеризует его передовые по тем временам воззрения. Не

случайно он взялся переводить А. Палладио, поборника простоты и

строгости линий в архитектуре. В предисловии к переводу он писал: «В моем

отечестве да будет вкус Палладиев, французские кудри и английская

тонкость и без нас довольно имеют подражателей». В своих архитектурных

проектах он строго следовал этим принципам. После поездки по Европе в

полк Львов больше не вернулся, а начал служить в Коллегии иностранных

дел. Его начальником и покровителем стал П. В. Бакунин, а потом и другой

вельможа

граф Александр Андреевич Безбородко, личный секретарь

Екатерины II и фактический министр иностранных дел, в конце жизни

канцлер. Видный дипломат, человек умный и способный, Безбородко ценил

искусство и покровительствовал художникам, писателям, музыкантам. Когда

же

из

Коллегии

иностранных

дел

выделилось

почтовое

ведомство,

Безбородко назначили генерал-почт-директором. В новое ведомство он сразу

взял с собой Львова для особых поручений. Именно Безбородко, должно

быть знавший о склонности Львова к проектированию, рекомендовал его

Екатерине II как архитектора, способного построить собор, который она

пожелала воздвигнуть в честь ее дипломатической встречи в Могилеве с

австрийским императором Иосифом II. По сведениям, правда косвенным,

некоторые столичные архитекторы до Львова подавали свои проекты храма,

но они были отвергнуты. Проект же Львова получил одобрение. Церковь

казалась необычной по тем временам: простая по форме, без «французских

кудрей», она подкупала своей строгостью, напоминавшей древнегреческие,

классические сооружения. Отмирало барокко, и победа Львова во многом

объясняется начавшейся сменой стилей в архитектуре. Шумный успех

окрылил молодого архитектора. Он с упоением выполняет заказы. Их много,

они различны

и дачи для сановников под Петербургом, и церкви под

Торжком, в Выборге и в других местах. Он заново по своему вкусу

отстраивает собственную усадьбу. «Дом в деревне Черенчицы. 15 верст от

Торжка,

читаем на проекте собственноручную надпись архитектора.

Проектировал, чертил, иллюминовал, строил, гравировал и в нем живет

Николай Львов»[9; с. 152]. И все эти проекты были созданы за каких-нибудь

два-три года! Принимала парадный вид столица. Застраивались дворцами

пригороды

Царское Село, Павловск, Гатчина. И. Е. Старов строил

Таврический дворец, Камерон занимался Павловском; приехал из Италии

Кваренги.

Специальным

указом

решено

было

облицевать

гранитом

кирпичную Петропавловскую крепость. Львову поручили заново отстроить

крепостные Невские ворота. Для Безбородко Львов был неоценимым

человеком. Он безупречно выполнял поручения своего патрона, к тому же

обладал тонким вкусом, прекрасно разбирался в искусстве и был тесно

связан с художниками. На глазах Безбородко бурно расцвел талант Львова

архитектора, чем вельможа непреминул воспользоваться. Для украшения его

дачных парков в Полюстрове (сейчас в черте Санкт-Петербурга) и в Москве

Львов построил модные тогда садовые домики-павильоны, отличавшиеся

простотой и изяществом. Когда было решено возвести в Петербурге новый

почтовый стан, Безбородко, не колеблясь, заказал проект Львову. Проекты

Львова рассылались по всей России. В Твери, в Торжке и в некоторых других

городах такие станции были построены.

Своеобразный дом Львов построил для Г. Р. Державина на Фонтанке,

неподалеку от Измайловского моста. Здание это существует и поныне (оно

значится под номером 118), правда в сильно измененном виде. Державин

прожил в нем до последних своих дней. Несколько необычна, пожалуй, для

Львова

небольшая

Троицкая

церковь,

воздвигнутая

в

бывшем

селе

Александровском на Шлиссельбургском тракте (теперь проспект Обуховской

Обороны), хотя если внимательно присмотреться, то и ей можно найти

аналоги в классической древности. Церковь начали строить в 1785 году в

парке летнего имения генерал-прокурора и директора императорского

фарфорового завода князя А. А. Вяземского (она стоит и сейчас недалеко от

Обуховского завода). Сама церковь

шестнадцатиколонная ротонда с

пологим куполом отделена от звонницы, сооруженной в любимой Львовым

форме пирамиды, в которой с четырех сторон прорезаны арки для колоколов.

Должно быть, ротонда и пирамида и послужили поводом к просторечному

названию церкви «Кулич и пасха», бытующему по сегодняшний день. В эти

же годы Львов спроектировал и построил еще одну церковь другому

вельможе графу А. Р. Воронцову в селе Мурино, под Петербургом (ныне

станция Девяткино), где находилась графская усадьба. Это великолепное

творение Львова пока еще существует, но требует безотлагательной

реставрации. Муринская церковь отлична от «Кулича и пасхи» и сделана в

традиционно русском стиле, корни которого уходят в древнее зодчество.

Состоящая из нескольких ярусов, она сочетает камень и дерево (нижний

ярус, цоколь, каменный, верхние восьмигранная колокольня и венчающая

все сооружение ротонда с колоннами

деревянные). Внутри раньше

находился иконостас с иконами работы В.Л. Боровиковского, но он утрачен.

Как и прочие свои здания, в том числе «Кулич и пасху», Львов

оборудовал Муринскую церковь «воздушными», или «духовыми», печами

своей

конструкции.

Такие

печи,

благодаря

оригинальным

ходам,

проложенным в стенах для воздушного потока с улицы, не только обогревали

помещение, но и проветривали его. Увлеченный совершенствованием

печного

отопления,

Львов

в

своем

двухтомном

труде

«Русская

пиростатика...» подробно описал «воздушные» печи, рассчитывая, что они

могут быть с пользой применены в любом доме, но особенно там, где

скапливается много людей, в больницах, церквах, воспитательных домах,

богадельнях. Между прочим, существуют сооружения, авторство которых не

всегда ясно из-за утраченных документов и чертежей, Однако стиль зодчего,

его манера, почерк, пристрастие к определенным формам и деталям могут

сказать о многом. Так было с «Куличом и пасхой». Авторство Львова

предполагалось, даже почти утверждалось, но только почти. Ремонт же

церкви в 30-х годах нынешнего столетия позволил обнаружить «воздушные»

печи, которые были так характерны для Львова архитектора и инженера.

Последние сомнения исчезли.

В 1799 году умер Безбородко, и положение Львова стало не таким

прочным, как прежде. На престол вступил Павел I, окруживший себя новыми

людьми, враждебно настроенными ко всем, кто служил Екатерине II. Правда,

незадолго до смерти Безбородко и уже при Павле I Львов все же получил

задание

перестроить

Кремлевский

дворец

в

Москве.

Его

проект,

утвержденный

Павлом

I,

был

грандиозен:

старый

небольшой

растреллиевский дворец предполагалось сделать лишь флигелем нового

здания, выходившего фасадом на Москву-реку. Осуществить свой замысел

архитектор не успел, ему удалось переделать только сам растреллиевский

дворец.

В эти же годы Львов увлекался землебитным строительством. Павел I,

прослышав о домах из земли, пожелал, чтобы архитектор построил таким

способом дворец в Гатчине для великого приора (игумена) ордена

Мальтийских рыцарей. (Павел утвердил в России «великое приорство»

ордена и сам принял звание «Великого магистра»; после занятия Мальты

французами резиденция ордена была перенесена в Петербург). Львов

подготовил

проект

небольшого

дворца,

который

стилистически

ассоциировался со старинными швейцарскими замками (но никоим образом

не копировал их!). Разумеется, архитектор обращался не к самому Павлу I.

При строительстве ему приходилось иметь дело с фаворитом царя генерал-

прокурором

П.

Х.

Обольяниновым,

грубым,

малообразованным,

бесталанным, да к тому же еще и завистливым служакой, штатским

двойником А. А. Аракчеева. Когда пришла пора выбора места под приорат,

Обольянинов спросил, где Львов думает его построить, но на указанном

месте строить не разрешил. Другое место, предложенное архитектором, он

тоже

отклонил.

«Тогда

укажите

сами

сдерживаясь,

сказал

Львов.

Обольянинов показал на болото возле Черного озера самое бросовое место.

«Хорошо, невозмутимо ответил Львов, я построю дворец и там, но это будет

стоить государю намного дороже...». Пришлось прокопать рвы и канавы,

осушить болото. На образовавшемся из вынутой земли пригорке был

возведен Приоратский дворец за баснословно короткий срок три месяца (с

15 июня по 12 сентября 1798 года). «Все строение, писал Львов, сделано из

чистой земли, без всякой примеси и без всякой другой связи, кроме полов и

потолка, особым образом для того устроенных. Главный корпус, сверх

фундамента, построен весь из земли, набитой в переносные станки, ни

внутри, ни снаружи (кроме окон) не оштукатурен, а затерт только по земле

скипидарною водою». Приорат в Гатчине одно из последних творений

Львова. Обострились отношения с Обольяниновым, затеявшим тяжбу со

Львовым за якобы перерасходованные на обучение крестьян землебитному

строительству деньги. Боровичский уголь из-за косности, инертности и

предубеждения, что отечественное не может быть лучше заграничного, не

находил сбыта, распускались слухи, будто он не горит. (В то же время 54,5

тысячи пудов этого угля, доставленного Львовым в столицу и за неимением

складов сваленного на берегу Невы, загорелись и потушить их, как ни

старались, не смогли!) Перестали посылать учеников в школу для обучения

землебитному строительству. «О земляном строении кричали,

писал в

первой четверти XIX века биограф Львова, что оно непрочно, нездорово, а

ныне, т.е. по истечении 25 лет, многие земляные строения существуют без

всякого поправления, в совершенной целости». Добавим, что и по истечении

200 лет землебитный Приоратский дворец, эта жемчужина Гатчины, стоит

без признаков обветшания, даже несмотря на то, что во время Великой

Отечественной войны в непосредственной близости от него рвались

фугасные бомбы! Волнения и неудачи не прибавляли жизни. К прочим бедам

присоединились частые болезни. На сегодняшний момент на тверской земле

осталась

несколько

выдающихся

архитектурных

построек

Н. А.

Львова:усадьба Знаменское – Раек – она считает шедевром Львова и Чертов

мост – уникальная парковая водная система в с. Василеве.

Львов умер в почете: со дня основания Российской академии он был ее

избранником; был почетным членом Петербургской академии художеств и

членом Вольного экономического общества; кроме того, его возвели в

штатский

генеральский

чин

тайного

советника.

И

умер

все

же

неудовлетворенным.

Незадолго до смерти он ездил по Кавказу, обследовал минеральные

источники и предложил оригинальный проект водной лечебницы, или, как

тогда называли, «паровой бани», в толще сталактитовой горы. Такие бани

уже были известны за границей, в частности во Франции. Львов, страстно

желая принести большую пользу, предлагал получить оттуда для сравнения

подобный проект. «Может быть, и оттуда заимствовать будет что-нибудь

возможно, писал он, не отступая однако от сего единственного и твердо во

мне вкорененного закона, что для русского человека русские только годятся

правила и что совсем он не сотворен существом подражательным везде

исполин и везде подлинник». Николай Александрович Львов неотступно

следовал этому «твердо вкорененному закону» в собственной практике,

потому что сам был исполином и подлинником. И все, что он делал, делал во

славу горячо любимого отечества.