Великая

Отечественная война: «Курская

дуга»
Шло сражение на Курской дуге, под Белгородом. Командира взвода, младшего лейтенанта Охапкина, тяжело раненного осколком мины в живот, торопились унести к санитарной машине. Жизнь едва теплилась в нём, как искра, которая, вот-вот погаснет. Когда его укладывали на носилки, он попросил: - Хлебникова! К нему позвали сержанта Хлебникова, пожилого, тихого сибиряка. Командир лежал бледный, осунувшийся и беззвучно шевелил обескровленными губами. Сержант наклонился над ним, и хотя не разобрал ни одного слова из того, что хотел сказать ему командир, он всё же ответил: - Понятно. Не отойдём. Командир перестал шевелить губами, закрыл глаза, словно задремал, и Хлебников приказал санитарам: «Несите!» Раненого унесли, а хлебников остался командовать взводом. Взвод стоял в том самом месте, где немцы хотели выйти к шоссе и куда направляли они острие своего удара. Здесь наступали танки, ползла пехота, артиллерия и минометы противника били без перерыва. Черная пыль клубилась над полем. Люди задыхались от этой пыли и зноя. Глохли от грохота. Хлебников удивился, как может простой человек всё это выдержать. Он был плотогоном на северной реке, и случалось ему попадать на заторы, когда бешеная вода метала и рвала смоляные тяжелые брёвна и ломала их, словно прутья. Здесь же бурый, гремучий поток огня и железа яростно рвался вперед. Но люди, простые солдаты стояли поперек пути этой лавы, каждый раз отбрасывая ее, заставляя разбиться раньше, чем она докатится до окопа. За два дня Хлебникову, как впрочем, и другим, не удалось отдохнуть ни одного часа, и все время они были в центре большого сражения, где
каждый час и с той и с другой стороны гибли сотни солдат и сложные, большие машины превращались в груды обгорелого металла. Два раза немецкие танки подходили к самим окопам, и люди уже чувствовали на себе их дыхание: запах перегорелого масла и пороховых газов. Но танки снова откатывались, не в силах прорваться. Наконец три громоздкие машины проползли прямо над узкими щелями. Их пропустили. Но тут же вслед танкам полетели из окопа гранаты и бутылки с горючей смесью. Танки загорелись, а люди в окопах продолжали стоять. Хлебников знал этих людей очень близко. Вон Конышев, токарь из Костромы. Вавилов – ложкарь, откуда-то из-под Хохломы. Румянцев – Муромский плотник, а Сатиков был студентом в Иванове и хотел стать учителем естествознания. Очевидно, у каждого из них были свои мечты и желания и свой собственный характер. Но Россия у всех у них была только одна. И в эти дни здесь, на огненном рубеже, все они как-то почувствовали, что воюют не за свой окопчик и не за этот нарытый снарядами обожжённый рубеж, а за всю Родину. Немного в стороне от окопов стрелкового взвода стояла батарея противотанковых пушек, и, как только танки противника показались из-за пригорка, она открыла частый огонь, и уже десять танков стояли подбитыми. «Если бы не батарея, смяли бы нас», - подумал Хлебников. Солдаты, чувствуя рядом огонь своих пушек, держались спокойнее, увереннее, крепче. Но во второй половине дня десять бомбардировщиков прошли над окопами и развернулись на батарею. Клубы лилового дыма, комки засохшей земли, обломки какого-то колеса взметнулись к горячему, исстрадавшемуся небу и медленно осели опять. Где-то сбоку в четыре голоса застучали зенитные пулемёты. Резко ударила скорострельная пушка. Один из бомбардировщиков накренился и дугой пошёл, пошёл к израненной земле, разматывая за собой широкую серую ленту. Но уже новая волна самолётов накрывала окопы. Опять вперебой застучали зенитки. Тяжело застонала избитая степь. Хлебникова оглушило и присыпало жёсткой землёй, когда же поднялся он, то услышал выкрик: - Пулемётчика насмерть! - Петя, добей меня, - просил кто-то хриплым, прерывистым голосом. – Добей… Хлебников понял, что сейчас начнётся атака, и приказал приготовить гранаты.
«Ну что же, пусть, - думал он, - пусть. Всё равно отсюда мы не уйдем. Мы здесь поставлены именем Родины…» Вдруг он увидел перед самым окопом ветку жёлтого донника. Земля вокруг него была перепахана и разворочана бомбами, и не было живого места на ней, а донник каким-то образом уцелел и цвёл, подымаясь над прахом и пылью. И оттого, что в этом цветке была жизнь, которая упрямо не хотела сдаваться, Хлебникову стало спокойнее и легче. Четыре танка перевалились через бугор и шли на окопы. Это были громоздкие машины с широкими башнями. В клубах пыли меж ними бежала пехота, пригнувшись, похожая на быков, почуявших кровь и несущихся на этот волнующий запах. Сейчас, когда гитлеровцы знали, что батарея разбита, они шли особенно густо, заранее уверенные в том, что прорвутся через окопы к роще, а там уже выйдут на белое от щебня шоссе. Танки неслись всё быстрей и быстрей. Один из них развернулся, чтобы зайти с фланга. Но кто-то из бомбардировщиков выстрелил и попал в борт. Броня «тигра» была здесь слабее. Пули пробили её, и танк загорелся. Второй пошёл прямо к гнезду пулемётчиков, намереваясь раздавить его своей тяжестью. Вдруг из окопа наперерез ему выпрыгнул студент Сатиков, прижимая к груди, как самое дорогое охапку гранат. И ни Хлебников, ни кто другой ещё не поняли, что хочет Сатиков сделать, как студент уже бросился под машину, в чёрное облако пыли. Раздался взрыв, и такое красное пламя ударило из-под танка, словно не гранаты разорвались там, а полное огня человеческое сердце брызнуло чистой, пламенной кровью… Два других танка, торопливо развернувшись, отошли к бугру и начали отстреливать из пушек то место, где, оглушённые, израненные, держались Хлебников и другие. Один снаряд разорвался перед окопом Хлебникова. Сержант почувствовал, что задыхается горячим смрадом, и, падая, увидел какие-то круги, бешено вертящиеся перед глазами… Ему показалось, что так он пролежал целую вечность, на самом же деле сознание быстро вернулось к нему. Он почувствовал сильную боль в пояснице, с трудом приподнялся, заметил подле себя мёртвого пулемётчика, увидел, что от всего взвода в живых остался он один. А к нему уже бежали с пригорка немцы и что-то кричали. Он видел их вытаращенные, налитые кровью глаза и, охнув, пополз к пулемёту.
Немцы не добежали каких-нибудь двадцати шагов, когда он подрезал их длинной очередью. Ему хотелось крикнуть: - Всё равно не возьмёте! И он крикнул, но только слабый шёпот сорвался с губ его. Он почувствовал, как слабеют его крепкие рабочие руки и как снова плывёт всё перед глазами, но в ту же секунду услышал он сзади себя нарастающий гул, словно железная волна, громыхая, прокатилась по равнине. Хлебников оглянулся, увидел, как тёмной лавиной из-под рощи мчались наши тяжёлые танки. Они прогремели немного левее его, и передние уже достигли пригорка. Оттуда донёсся гром и блеск розовых молний, словно столкнулись две железные стены. За танками бегом поспевала пехота. Маленькая машина тянула длинноствольную пушку. Какой-то артиллерист подбежал к разбитым окопам, и, увидев раненного сержанта, крикнул: - Сколько вас здесь? - Я здесь один? – ответил ему Хлебников. – Я… один… Потом подбежала девушка с санитарной сумкой и, осторожно приподняв его за плечи, стала обматывать окровавленное лицо. И вдруг в трёх шагах от себя Хлебников увидел кустик жёлтого донника, который уцелел здесь на израненной, обгорелой земле. В нём была жизнь, и она не хотела сдаваться, и нельзя её было убить…